«Я понимаю, что в этом виновата и я». Российская журналистка Виктория Ивлева представила в Киеве фотовыставку о последствиях уничтожения Каховской ГЭС
Российская журналистка Виктория Ивлева, известная фоторепортажами из Руанды и других горячих точек, представляет в Киеве свой новый проект «Херсон. Высокая вода». Это выставка фотографий, сделанных ею в Херсонской области сразу после разрушения Каховской ГЭС 6 июня 2022 года. Виктория Ивлева рассказала «Вот Так» о том, как она оказалась в Херсоне, что происходило в затопленном городе в первые дни после прорыва дамбы и как с трагедией справлялись местные жители.
— Расскажи, пожалуйста, как ты решила ехать в Херсонскую область после катастрофы и вообще как все это происходило?
— Решение было принято за одну секунду. Просто 6-го числа утром я узнала, что это произошло и, в общем, несколько оторопела. Потом стала следить за тем, что происходит. Надо сразу сказать, что основная беда была на левом, оккупированном, берегу, потому что он низкий, а наш берег высокий. И Херсон, именно город Херсон и совсем близкие окрестности — наша сторона реки Днепр, они гораздо меньше пострадали, чем, например, Алёшки или там Железный порт или Голая Пристань. Вот туда пришелся основной удар, основная вода.
Но это отдельный разговор. Я там не была, к сожалению или к счастью. А люди, которые там были, рассказывали мне, что их несколько дней не пускали в Алёшки. Там спасателей не пускали и волонтеров не пускали.
— Не пускали оккупанты?
— Да-да, российская армия не пускала. Армия не пускала своих же людей, которые примчались туда, чтобы спасать людей.
— А как они все это обосновывали? Почему они решили не пускать?
— Ну как они обосновывали? Я не знаю. Они что, обязаны кому-то отвечать, когда обосновывают? Они ничего никому не обязаны. Вот так делают автоматом: клик-клик. И все обосновано.
— Ты как поехала в Херсон — как журналист, человек с гуманитарной миссией или, может быть, как кто-то еще? Главная цель твоей поездки?
— Я поехала в Херсон как Виктория Ивлева. А кто я? Это уже не мне судить, что у меня получается лучше. Но просто поняла, что нужно поехать. Там же люди страдают.
Там, даже если предположить, что никто не затоплен, понятно, что люди переживают не самые лучшие минуты своей жизни, когда по улицам вода течет.
И понятно, что нам нужны лекарства, потому что пожилым людям, конечно, наверняка кому-то становилось плохо с сердцем, у кого-то поднималось давление. Ну это первое, что пришло в голову. Поэтому я сразу опубликовала пост в фейсбуке. И кто-то откликнулся и стал помогать деньгами. И вот на эти деньги я накупила две сумки лекарств. И поехала в Херсон, села на поезд как обычный человек.
— Поезда в Херсон тогда ходили свободно?
— Да, все спокойно ходило, весь транспорт ходил. Это уже в городе были заметны последствия катастрофы. Конечно, когда по улице не идешь, а плывешь на лодке, то это такое зрелище незабываемое, ощущение незабываемое. Был затоплен один район, который ближе находился к Днепру. Вот там было сильное затопление. Через, наверное, неделю-две я иду к какой-то улице и так думаю: черт, вот вроде как я первый раз здесь иду, а вроде как я была на этой улице. Когда же я могла быть на этой улице? Если я на ней была, то как-то все выглядело не так. И тут я себя вдруг понимаю, что я по этой улице плыла на лодке.
— А что было с домами в этом затопленном районе? Насколько сильно они пострадали?
— Затопленный район — это район за Корабельной площадью, район улицы Чайковского. Вот удивительно, какая ирония судьбы, да? Вода, выпущенная россиянами, затопила улицу именно Чайковского. Это, я считаю, тонкая хитрая ирония небес. На этой улице, в прилежащих перпендикулярных, параллельных улочках поменьше, там в основном живет средний класс.
И там очень много старых домов, саманных. Построенных с помощью камыша, глины и не знаю чего еще. И дома внешне выглядят вполне себе прилично. Да они и были бы приличные, если бы не такой наплыв воды. Десять дней в адскую жару дом был полностью затоплен. Что происходит потом? Потом происходит то, что не случается при действии снаряда. Вот снаряд выстрелил — и все. Что он разрушил, то и разрушил. А стихия пришла и вроде как ушла, и все должно успокоиться. А ничего подобного — все только начинается! Потому что начинают гнить эти камыши, начинает выступать какая-то плесень жуткая на всех стенах, начинает все это рушиться, размываться еще больше глина.
И в результате у тебя… вроде был дом, но после того как вода ушла, у тебя дома нет, а есть какие-то отдельные палочки, отдельные кусочки глины, между собой не связанные, пол и потолок меняются местами. И ты посреди этого стоишь и не понимаешь, что тебе делать и с чего начинать. Потому что вроде как нужно, чтобы это просохло, а вроде как нужно скорее заклеить, чтобы можно было жить, а вроде как вообще нужно уйти. И полная растерянность. Вот когда мы обнаружили этот район, мы поняли, что люди там пребывают в огромной растерянности. Просто ходят и не знают, за что браться.
В этом районе погибла одна женщина молодая. Она была, к сожалению, душевно больная и, видимо, не смогла выбраться к спасателям, которые там плавали на лодках и забирали людей с крыш домов. Но я слышала только про одну эту смерть. А животных там не знаю, сколько погибло. Так я вот не видела, что была массовая какая-то гибель животных.
Но больше всего было жалко, конечно, людей. Внезапно оказались в таком положении, совершенно непредусмотренном никакими законами. И город, по-моему, не очень знал, что делать. При этом все проволглое такое, все мокрое, грязное, все в какой-то тине, в каком-то иле, в каком-то песке. Все вверх тормашками, вещи все мокрые, все раскидано. Открываешь домик. Дверь, пытаешься открыть, а она не открывается. Ты ее долбишь или товарищ твой долбит ее. В конце концов вы попадаете внутрь и видите, что плавает пианино, а сверху на нем почему-то стоит холодильник, который тоже всплыл и плавает во всем. Вот какие-то перевернутые кресла плывут. У меня есть такая фотография. Ощущение, что это вообще какой-то кубистический период Пикассо. Какие-то сломанные ножки от стульев, куски мебели, столешницы и все это что-то плавает, друг на друга налезает. Я такого никогда не видела.
— Ты говоришь, взламывали двери, ходили, плавали по затопленным улицам. А с какой целью? Искали людей, которым необходима помощь? И сколько таких, как вы, было людей тогда в Херсоне?
— Мы организовали работу с моей подругой Светой Горевой, журналисткой из Херсона. Мы просто поняли, что все привезли кучу лекарств, все кинулись спасать животных, как это часто водится, животные поперед людей. Мы поняли, что нужно что-то делать для людей, которые остались фактически без домов. Или у которых изуродованы дома и вся их жизнь до неузнаваемости. И мы просто сколотили из местных ребят бригады, несколько у нас было бригад. И вот так постепенно, шаг за шагом, они очищали людям дома. Это долгая работа, очень долгая и тяжелая работа. Это работа с помощью тачки и лопаты, ничего другого там не сделать.
Из домов вывозилось по 20 тачек тины, ила, земли. Там огромное количество книг погибло. Мне, конечно, больше всего было жалко книги, хотя я понимаю, что стоили они не так дорого, как что-то остальное. Но разбухшие книги, неважно, на каком языке они были написаны и о чем в них говорилось, просто сам вид разбухшей книги, название которой в какой-то тине, или она вся в песке — знаешь, всегда очень-очень-очень… тоскливо. Я себе одну такую книжку оставила. Знаешь, что мне попалось? «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова. Это такая ирония судьбы, да? Что вот книжка российского писателя вот в таком виде.
— Как ты умудрялась еще и фотографировать? У тебя были какие-то отдельные дни для этого?
— Вся моя жизнь — это отдельный день. Я же, в общем, ехала все-таки снимать. Не каждый день, но во всяком случае, когда ты куда-то едешь, такое место, конечно, камера всегда со мной. У меня же очень маленькая камера, это маленькая Leica. Она легкая и незаметная особо. Не как телефон, побольше, конечно, но все-таки. Поэтому камера была всегда со мной. Утром приходили, расставляли мальчиков, смотрели, кому что нужно. Вдруг кто-то прибегал и умолял прийти помочь. В общем, мы со Светой были как два прораба таких. И в промежутках между прорабством чего-то мы там снимали, пользовались, конечно, тем, что люди нам доверяли и уже мы все, наверное, сдружились. И свыклись друг с другом, что никто уже не обращал внимания на то, что снимаю я или не снимаю.
— Какие настроения были у людей, на которых выпало такое количество испытаний? Ведь эта катастрофа буквально через считаные месяцы после деоккупации Херсона случилась. В ноябре освободили Херсон, а в начале июня эта катастрофа произошла. Как люди держались?
— Помимо того что произошла эта катастрофа и город был, ну в общем, в таком плачевном состоянии, там же постоянные обстрелы. Ведь Херсон — это единственный город Украины, который обстреливается в обязательном порядке каждый день. Каждый день. Может быть, не так интенсивно, к счастью, как другие большие города, которые обстреливаются не каждый день, но из каких-то других более страшных орудий, но там каждый день прилетают снаряды. Вот так Херсон живет, я думаю, чуть ли не с момента освобождения.
То есть оккупанты отошли на тот берег и стали заниматься просто террором, запугиванием людей. И плюс еще вода. То есть ты потерял здоровье, живя в этом городе под постоянными обстрелами, а дальше ты теряешь все свое имущество. Или ты ходишь, знаешь, как потерянный по своему двору, вынимаешь какие-то из грязи чашки. Вроде начинаешь их мыть, чашка у тебя в руках разваливается. Потом в разных углах двора ты находишь какие-то ложки. То свои, то соседские. Потом ты понимаешь, что в дом ты вообще не можешь войти. Ты входишь в дом, и тебе чуть ли не на голову просто со стен падают обои, потому что они мокрые и под собственной тяжестью сваливаются со стен. И вот это постоянно.
А ведь еще было очень жарко и в домах было очень влажно. И это получались такие абсолютно джунгли какие-то, тропики, просто по состоянию такому физическому от этой влажности. И людям приходилось все выкидывать. Куда ты можешь выкинуть десять шкафов из дома? Или пять шкафов, стиральную машину, швейную машинку, телевизор. Куда? Ты можешь это только вынести из своего дома и бросить где-то рядом. И вот все… Конечно, приезжали машины, которые убирали, но они в основном убирали главную улицу Чайковского, а вот ответвление Чайковского убирали очень редко и очень плохо. И кроме того, туда выбрасывались какие-то сгнившие продукты, подмокшие. Там бегали собаки, шевелились опарыши во всем этом. В общем, это было такое не самое приятное видение большой-большой помойки.
И еще я забыла сказать, что у многих людей там были совершенно чудесные сады. В квартале, где мы были, жила учительница математики. У нее был сад необыкновенный. Что там только не росло: какие-то японские растения, какие-то португальские. Киви, инжир, персики, passion fruit, по-моему. Чего там только не было в этом небольшом саду. И это все засохло абсолютно. Полностью все засохло. Потому что все покрылось илом, грязью с речного дна, потоком этим. И растения просто задохнулись. Вот так и стояли засохшие растения в саду, в воде. То есть идти ты там мог только в сапогах, потому что настолько было мокро. А сверху над тобой стояли засохшие их деревья. Это было очень печальное зрелище. Очень печальное. И мы с ней разговаривали недавно.
Конечно, они оттуда уехали. Переехали. В Херсоне есть площадь Ганнибала. Они поселились там, на площади Ганнибала. Потому что в их доме была вода и жить там было невозможно. И сад этот весь был погублен. И на Ганнибала прилетел снаряд. И во время прилета эту женщину ранило легко. Ее дочку ранило легко. Но, к сожалению, у нее останется шрам на лбу. А ее маму убило. Вот жертва и потопа, и продолжающихся обстрелов. И сейчас они вернулись к себе в этот дом. И опять уже что-то начали сажать. Она мне говорит: приезжайте, у нас так все хорошо, все цветет. Может быть, в этом году будет хороший урожай.
— Много людей приехало тогда в Херсон помогать пострадавшим?
— В первые-то дни приехало огромное количество людей со своими лодками, со спасательными жилетами. Там просто местные там суетились, те, у кого были лодки.
Все-таки Херсон город на воде, поэтому лодки там у многих. Потом они как-то все постепенно исчезли… Я думаю, что большая часть схлынула, потому что понятно было, что ничего такого уж безумно страшного не случилось. И уже такая вот помощь, чтобы плавать на лодках и кого-то откуда-то спасать, была не нужна. Эта помощь была нужна на другой стороне. И я знаю, что военнослужащие ВСУ иногда туда могли прорваться и кого-то оттуда спасти. И даже знаю женщину, которую смогли вывезти вертолетом. Она сидела с ребенком, и ей сначала с вертолета скинули какую-то еду, а потом смогли ее забрать. Такой случай был. И я знаю, что вывозили кого-то на лодках с оккупированных территорий, но это делали военнослужащие.
— Скажи, из тех фотографий, что ты сделала за время своего пребывания в Херсоне, что тебе сейчас кажется самым важным или самым интересным?
— Из того, что я сделала? Знаешь, эту выставку нам пришлось очень быстро сделать. И выставку-то делал мой товарищ Олег Соснов, замечательный куратор фотографический, очень известный документальный фотограф в Украине. Мне нравится там одна картинка: спиной стоит парень полуголый, который разбирается в доме у своей бабушки. Там была бабушка — тот еще подарочек.
— Про выставку скажи несколько слов. Где она будет, как долго и как туда попасть?
— Выставка проходит в Национальном музее истории Украины во Второй мировой войне. Это музей, который когда-то назывался Музеем Великой Отечественной войны. Он находится в главном здании прямо под Родиной-матерью, которая, конечно, видна почти со всех концов Киева, и люди знают, где она находится. Там 19 работ. Все черно-белые, все сняты на пленку камерой Leica, моей любимой. Мне кажется, что мне удалось в них показать то, что происходило в Херсоне. Я очень рада, что не занималась там только съемкой, но еще и волонтерила.
А в общем, понимаешь, печально идти по городу, в котором почти все закрыто из-за прилетов, из-за наводнения. Печально идти по городу, в котором ты идешь по улице, слышишь где-то какие-то обстрелы и видишь, что перед тобой на костылях, еле-еле передвигается очень-очень-очень старая женщина.
Потом выясняется, что ей там, по-моему, 92 или 93 года. И она идет куда-то в школу за какой-то гуманитаркой и несет с собой два батона, а все ее родственники уехали, она просто не захотела уезжать и осталась одна. И живет она там, по-моему, на четвертом этаже обычного дома.
Я умолила ее все-таки сесть в такси. Привезла ее до дома. От помощи она отказалась. И я сказала, давайте я вам помогу подняться по лестнице. Она меня не пустила. Я думаю, что она решила, что может быть я наводчица или что-нибудь еще такое. Но это было забавно, что она меня в дом не пустила. Но вот сам факт, понимаешь, что идет 92-летний человек на костылях, который ходил куда-то за километр за двумя батонами. И ты понимаешь, что вот в этом виновата ты и твоя страна. Я и моя страна. И я понимаю, что раньше этого не было. Я понимаю, что в этом виновата и я. И я ничего с этим не могу поделать.
Беседовал Юрий Мацарский
